Как-то зимним вечером 2016 года мой муж упомянул, что он заказал ДНК тест, и спросил, не хочу ли и я последовать его примеру. Я легко могла отказаться. Меня не интересовала моя родословная. Я знала, что происхожу от восточноевропейских ашкеназских евреев по обеим линиям моих родителей. Вместо этого я согласилась. Почему бы и нет? Это было похоже на игру, сейчас многие делают ДНК тесты.
Дани Шапиро — американская писательница
Результаты, которые несколько месяцев спустя я получила, изменили всё моё представление о себе. Как оказалось, я была всего лишь наполовину восточноевропейским ашкеназом. А человек, о котором я никогда в жизни не слышала, оказался моим двоюродным братом. Правда открылась спустя 54 года: мой любимый отец, погибший в автокатастрофе, когда мне было 23 года, на самом деле не был моим биологическим отцом, я была рождена от донора.
Это открытие окунуло меня в мир, о котором я ничего не знала ранее: историю, науку и психологические основы искусственного оплодотворения. Последние несколько лет я провела, собирая воедино по кусочкам свою историю: как я появилась на свет, откуда, и почему правда так тщательно от меня скрывалась на протяжении стольких лет.
В 1961 году у моих родителей, ортодоксальных евреев, возникли проблемы с зачатием. Мой отец был выходцем из большой многодетной семьи, которая серьезно относилась к заповеди плодиться и размножаться. Моя мать, которая на тот момент приблизилась к 40, отчаянно хотела ребёнка. Они отправились в давно забытый Родительский институт Ферриса, расположенный неподалеку от кампуса Пенсильванского университета. Там им сказали, что проблему бесплодия моего отца можно решить, нужно лишь пройти лечение. В то время практиковалось смешивать донорскую сперму со спермой предполагаемого отца, чтобы оставить вероятность зачатия от бесплодного мужчины. Называлось это искусственным оплодотворением.
В те времена медицинское учреждение прилагало огромные усилия, чтобы позволить парам верить в то, во что они хотели верить. Супругам рекомендовали заниматься сексом до и после процедуры, мотивируя это тем, что нельзя исключать возможность отцовства иногда даже у полностью стерильного мужа. Как только женщина беременела, супружеской паре могли сказать, что анализ крови женщины показывает, что она, скорее всего, уже была беременна, когда обратилась в институт. Это повышало вероятность того, что два здравомыслящих человека скроют правду от своей семьи, друзей и даже от самих себя. Они верили в то, во что хотели. Как бы забывали, что их ребёнок рождён от донора.
Травму и стыд, связанные с бесплодием, в то время испытывали все пары, которые не могли завести детей. В 1954 году суд постановил, что донорское оплодотворение представляет собой супружескую измену со стороны женщины, независимо от того, дал ли муж на это согласие или нет. Девять лет назад в одном известном издании была опубликована статья о правовом статусе искусственно рождённых детей под ужасным названием «искусственные ублюдки».
Записи тщательно кодировались, а затем уничтожались. Донорам спермы гарантировалась анонимность. Казалось, что эта процедура навсегда останется тайной. Нельзя было даже вообразить, что в недалёком будущем любой желающий сможет запросто сделать тест ДНК. В наши дни достижения в области вспомогательного оплодотворения намного превосходят то, что можно было себе представить во время моего рождения. Искусственное оплодотворение, суррогатное материнство, донорские яйцеклетки, криогенные технологии и способность тестировать эмбрионы позволили многим из нас – натуралам или геям, женатым или одиноким – создать семьи. И это здорово, но это не просто. Хотя наука развивалась с ошеломляющей скоростью, человеческая способность понимать и мудро использовать эти достижения хромала.
Секрет, который скрывали от меня 54 года, имел ошеломляющие и опасные последствия: я всю жизнь предоставляла неверную историю болезни врачам. И не важно, что делала я это по незнанию, как поступают многие усыновленные; врачи тоже не могут знать того, о чём ты сам не ведаешь. Мой сын в младенческом возрасте страдал редкими и часто оказывающимися смертельными припадками. Обычно такая болезнь передаётся генетически. Я уверила детского невролога, что в семейной истории ни у кого никогда не было судорог. Труднее поддаются оценке глубокие психологические последствия подобной неразглашённости и секретности, которые испытывают люди, рождённые от донора. Я росла, чувствуя себя другой — непохожей на свою семью. Но я не понимала, в чём состояло отличие. Я совсем не была похожа на отца, и мне постоянно говорили, что я не похожа на еврейку. Меня переполняло желание, но я не знала, чего именно. Атмосфера в доме моего детства была наполнена недосказанностью. Я чувствовала, но дать этому определение не могла. Психоаналитик Кристофер Боллас назвал такое ощущение «знанием, о котором не думаешь», то есть тем, что мы заем абсолютно точно, но не можем позволить себе думать об этом.
Мы живём в интересном отрезке времени. Тайны, окружающие личность, существовали с самого начала человечества. Ветхий Завет пронизан ими. Люди жили и умирали, не зная правды о себе. Но теперь, благодаря комбинации ДНК тестирования и Интернета, эти секреты выходят наружу. Думаю, что в самом недалёком будущем сама мысль о том, что подобного рода секреты личности когда-то тщательно скрывались, покажется смехотворной. В США нет законов, ограничивающих количество потомства, которое может произвести донор спермы, и они не регулируют анонимность. Многие страны ограничивают число детей доноров, варьируя от одного (Тайвань) до 25 (Нидерланды). Но США и Канада обошли эту этически тернистую территорию. А это означает, что сводные братья и сёстры могут непреднамеренно пожениться и иметь детей.
И ещё о вопросе анонимности. Люди, жертвующие сперму или яйцеклетку (хотя слово «жертвуют» звучит некорректно, поскольку за это доноры получают деньги), должны теперь знать, что они не могут оставаться анонимными всегда. И не останутся таковыми. Если брат, племянница, двоюродный брат или внучка донора представили свой ДНК хотя бы на один из сайтов, это значительно облегчает поиск биологического родителя.
Прошло всего 36 часов с того момента, когда я узнала, что мой отец не является биологическим, как нашёлся и биологический. Ему было 78 лет, врач на пенсии и специалист по медицинской этике, и я могу себе представить, как он был ошеломлён, получив моё письмо с такого рода важным содержанием. Мужчины и женщины, жертвующие сегодня свой репродуктивный материал, должны думать о последствиях своего донорства. Сдача спермы или яйцеклетки — это не то же самое, что донорство почки, сетчатки, печени или сердца. Подобное пожертвование затрагивает нечто такое, в чём не может разобраться ни одна наука в мире: я назову это душой. У меня много общего с моим биологическим отцом: голубые глаза, светлые волосы, бледная кожа, склонность к румянцу, маленькие руки и высокий лоб. Этого следовало ожидать. Но мы также оба любим один и тот же роман Уоллеса Стегнера «Переход в безопасность». У нас схожее чувство юмора и природная сдержанность. Когда я встретила его, я впервые поняла, откуда взялись черты моего характера.
Если желание размножаться — одно из самых сильных человеческих побуждений, то и желание познать себя — тоже. В репродуктивной медицине конечным достижением считается рождение ребёнка, но на самом деле это только начало. Долгосрочные научно-контролируемые исследования психологических и эмоциональных последствий зачатия от донора не проводились.
За три года, прошедшие с тех пор, как я узнала об отце, я пришла к следующему выводу: если генетическая связь с ребёнком так важна, так ценна, и именно по этой причине родители, полные надежд, выбирают путь искусственного оплодотворения вместо усыновления, то ребёнок тоже имеет право знать своё происхождение. Это либо важно, а, значит, важно для всех, либо нет.
Трудно родиться. Любому из нас сложно вырасти, стать человеком. Одна средняя школа чего стоит! Проблемы только возрастают, когда мы рождены от доноров. И одна из них — нужно притворяться. Слишком часто родители детей, зачатых от донора, и индустрия репродуктивной медицины предпочитают думать о доноре как о необходимом, но несущественном. Права родителей и донора взвешиваются и тщательно рассматриваются, но не права человека, который родится в результате экзистенциальной сделки.
Существует также опасение, что регулирование станет препятствием на пути к успеху репродуктивной медицины. Что произойдет, если донорам спермы и яйцеклеток больше не будет разрешено быть анонимными? Немногие родители смогут чувствовать себя комфортно, выбирая этот путь, и меньше мужчин и женщин согласятся быть донорами. Если бы мой биологический отец знал, что его ребёнок однажды постучится в дверь, он бы никогда не сдал свой биоматериал, и меня бы здесь не было. Изменения налицо со всеми книгами на данную тему и онлайн-группами поддержки для рождённых от доноров, но этого не достаточно. Хотя эти эволюционирующие социальные установки и являются позитивными, они не поддерживают необходимую конкретную политику. Дети, рождённые от доноров и при помощи современных технологий, должны быть первым приоритетом, поскольку наука толкает нас дальше в будущее, которое мы едва можем себе представить.
Автор: американская писательница Дани Шапиро
